воскресенье, 07 октября 2012
Ты мне говоришь, что тебе постоянно снится
Неведомый мир, где реальное слито с чудом...
И ломкие пальцы пролистывают страницы
Такого былого, что даже поверить трудно.
Где каждый день из минут ожидания соткан
И даже стать на колени уже не волен...
Я должен молча смотреть на твой кружевной локон -
К чему кричать о своей любви или боли?
Стихи по ночам о тайном и сокровенном...
Какие слова! Какое упрямство страсти!
Поэзия прошлого, как аромат вербены,
Покажется сном, словно привкусом Высшей Власти.
Но время придёт,- вспоминая слова молитвы
И горько и сладко, как в детстве, просить прощенья.
Берёзовый Бог, с опрокинутым небом слитый,
Позволит, как в осень, вступить в костёр очищенья...
Тогда я коснусь щеки твоей лёгким ветром,
А может быть, каплей дождя охлаждая кожу
Фаянсовых ног, обожжённых татарским летом,
И ты улыбнёшься... И ты мне поверишь тоже.
Растай же вплоть до воздушного поцелуя!
Весь мир измени водопадом случайной ласки!
А я зимой тебе на стекле нарисую
Прекрасного принца, скачущего из сказки...
А. Белянин
Неведомый мир, где реальное слито с чудом...
И ломкие пальцы пролистывают страницы
Такого былого, что даже поверить трудно.
Где каждый день из минут ожидания соткан
И даже стать на колени уже не волен...
Я должен молча смотреть на твой кружевной локон -
К чему кричать о своей любви или боли?
Стихи по ночам о тайном и сокровенном...
Какие слова! Какое упрямство страсти!
Поэзия прошлого, как аромат вербены,
Покажется сном, словно привкусом Высшей Власти.
Но время придёт,- вспоминая слова молитвы
И горько и сладко, как в детстве, просить прощенья.
Берёзовый Бог, с опрокинутым небом слитый,
Позволит, как в осень, вступить в костёр очищенья...
Тогда я коснусь щеки твоей лёгким ветром,
А может быть, каплей дождя охлаждая кожу
Фаянсовых ног, обожжённых татарским летом,
И ты улыбнёшься... И ты мне поверишь тоже.
Растай же вплоть до воздушного поцелуя!
Весь мир измени водопадом случайной ласки!
А я зимой тебе на стекле нарисую
Прекрасного принца, скачущего из сказки...
А. Белянин
Зачем вам этот Нострадамус?
Ужели вы не настрадались,
Слепым пророчеством крутя?
Зачем вам в цифровом обличьи
Судьба на глиняной табличке
Зачем же, милое дитя?!
Что вам пророчества и войны?
Умейте смерти ждать спокойно,
Умейте жизни не проклясть...
А мудреца в халате драном
Считайте просто вусмерть пьяным
И разобиженным на власть...
Надежда Первухина
Ужели вы не настрадались,
Слепым пророчеством крутя?
Зачем вам в цифровом обличьи
Судьба на глиняной табличке
Зачем же, милое дитя?!
Что вам пророчества и войны?
Умейте смерти ждать спокойно,
Умейте жизни не проклясть...
А мудреца в халате драном
Считайте просто вусмерть пьяным
И разобиженным на власть...
Надежда Первухина
Ну вот... Перед носом захлопнули дверь
Нелепо скулить и рычать бесполезно...
Воспитанный пёс не считает потерь,
Он просто уходит походкой нетрезвой.
Обидеть легко. А собаку - вдвойне.
Убийственность фраз не летит мимо цели.
Собачников много и шкура при мне,
Снимаю ошейник - быть может, пристрелят?
Бессмысленно жить, если в дом не войдёшь.
Ты предан и продан за стыд и измену.
По мёртвому другу - поломанный грош,
Куда уж краснее заламывать цену...
Я мог бы снести этот глупый замок
Скандально небрежным движением лапы.
Я мог бы сказать ей... О, если б я мог!
Но там, за стеною, не вслипы, а всхрапы...
Иду по ступенькам заплеванным вниз.
Всё было, как должно, всё было недаром...
Хозяйки моей романтичный каприз
Выходит навстречу мятущимся фарам.
А. Белянин
Нелепо скулить и рычать бесполезно...
Воспитанный пёс не считает потерь,
Он просто уходит походкой нетрезвой.
Обидеть легко. А собаку - вдвойне.
Убийственность фраз не летит мимо цели.
Собачников много и шкура при мне,
Снимаю ошейник - быть может, пристрелят?
Бессмысленно жить, если в дом не войдёшь.
Ты предан и продан за стыд и измену.
По мёртвому другу - поломанный грош,
Куда уж краснее заламывать цену...
Я мог бы снести этот глупый замок
Скандально небрежным движением лапы.
Я мог бы сказать ей... О, если б я мог!
Но там, за стеною, не вслипы, а всхрапы...
Иду по ступенькам заплеванным вниз.
Всё было, как должно, всё было недаром...
Хозяйки моей романтичный каприз
Выходит навстречу мятущимся фарам.
А. Белянин
пятница, 22 июня 2012
А я-то думал, Вы счастливая,
Когда одна на склоне дня
Вы шли такая горделивая
И не взглянули на меня.
А я-то думал, Вы счастливая.
Я думал, Вы счастливей всех,
Когда смотрел в глаза игривые,
Когда веселый слышал смех.
Глаза то нежные, то строгие,
Но в них тревога, в них беда.
Наверно, Вас любили многие.
Вы не любили никогда.
На Вас глядят глаза влюбленные.
Им не понять издалека,
Что в Вас тоска неутоленная,
Святая женская тоска.
И мысль одна неодолимая
Вам не дает ни спать, ни жить:
Что это мало — быть любимою,
Что надо любящею быть.
Святая, гордая, красивая…
Я слышу ваш веселый смех.
А я-то думал Вы счастливая,
Я думал, Вы счастливей всех.
Пётр Градов
Когда одна на склоне дня
Вы шли такая горделивая
И не взглянули на меня.
А я-то думал, Вы счастливая.
Я думал, Вы счастливей всех,
Когда смотрел в глаза игривые,
Когда веселый слышал смех.
Глаза то нежные, то строгие,
Но в них тревога, в них беда.
Наверно, Вас любили многие.
Вы не любили никогда.
На Вас глядят глаза влюбленные.
Им не понять издалека,
Что в Вас тоска неутоленная,
Святая женская тоска.
И мысль одна неодолимая
Вам не дает ни спать, ни жить:
Что это мало — быть любимою,
Что надо любящею быть.
Святая, гордая, красивая…
Я слышу ваш веселый смех.
А я-то думал Вы счастливая,
Я думал, Вы счастливей всех.
Пётр Градов
пятница, 08 июня 2012
Оказывается, полный текст стихотворения звучит именно так...
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяненная блудница,
Не знала, кто берет ее,
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Осень 1917
Анна Ахматова
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяненная блудница,
Не знала, кто берет ее,
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Осень 1917
Анна Ахматова
среда, 23 мая 2012
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я - поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
- Нечитанным стихам! -
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Что и не знала я, что я - поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
- Нечитанным стихам! -
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Кинжал
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сёстры.
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века, загадочно былые.
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамёна,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я — поэт,
Затем, что молнии сверкали.
В. Брюсов
1903
Иль никогда на голос мщенья
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок...
М. Лермонтов
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок...
М. Лермонтов
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сёстры.
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века, загадочно былые.
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулись огнистые знамёна,
Я — отзыв вам кричу, я — песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, — затем, что я — поэт,
Затем, что молнии сверкали.
В. Брюсов
1903
С. Соловьеву
Она росла за дальними горами.
Пустынный дол — ей родина была.
Никто из вас горящими глазами
Ее не зрел — она одна росла.
И только лик бессмертного светила,
Что день — смотрел на девственный расцвет,
И, влажный злак, она к нему всходила,
Она в себе хранила тайны след.
И в смерть ушла, желая и тоскуя.
Никто из вас не видел здешний прах...
Вдруг расцвела, в лазури торжествуя,
В иной дали и в неземных горах.
И ныне вся овеяна снегами.
Кто белый храм, безумцы, посетил?
Она цвела за дальними горами,
Она течет в ряду иных светил.
А. Блок
26 июня 1901
Пустынный дол — ей родина была.
Никто из вас горящими глазами
Ее не зрел — она одна росла.
И только лик бессмертного светила,
Что день — смотрел на девственный расцвет,
И, влажный злак, она к нему всходила,
Она в себе хранила тайны след.
И в смерть ушла, желая и тоскуя.
Никто из вас не видел здешний прах...
Вдруг расцвела, в лазури торжествуя,
В иной дали и в неземных горах.
И ныне вся овеяна снегами.
Кто белый храм, безумцы, посетил?
Она цвела за дальними горами,
Она течет в ряду иных светил.
А. Блок
26 июня 1901
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.
Анна Ахматова
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.
Анна Ахматова
Во сне и наяву, едва глаза прикрою,
Пульсируют, звучат два сердца, два птенца.
Я с нею танцевал над солнечной страною -
И все-таки, увы, не разглядел лица...
Слепил полярный день истомою полночной,
Сверкая, таял снег, и музыка лилась.
Во сне и наяву мы танцевали молча,
Сначала в первый раз, потом в последний раз...
Покуда два птенца, крича, рвались друг к другу,
Мы, нежно обнявшись, кружились над землей,
Я с нею танцевал под солнечную вьюгу,
Во сне и наяву она была со мной.
Покуда длился танец, покуда мы молчали,
Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон,
Два выросших птенца с окрепшими крылами
Рванулись в вышину, под синий небосклон...
(с) А. Бушков
Из книги "Сварог. Рыцарь из ниоткуда"
Пульсируют, звучат два сердца, два птенца.
Я с нею танцевал над солнечной страною -
И все-таки, увы, не разглядел лица...
Слепил полярный день истомою полночной,
Сверкая, таял снег, и музыка лилась.
Во сне и наяву мы танцевали молча,
Сначала в первый раз, потом в последний раз...
Покуда два птенца, крича, рвались друг к другу,
Мы, нежно обнявшись, кружились над землей,
Я с нею танцевал под солнечную вьюгу,
Во сне и наяву она была со мной.
Покуда длился танец, покуда мы молчали,
Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон,
Два выросших птенца с окрепшими крылами
Рванулись в вышину, под синий небосклон...
(с) А. Бушков
Из книги "Сварог. Рыцарь из ниоткуда"
понедельник, 14 мая 2012
11.05.2012 в 09:26
Пишет Графит:земля пропиталась, как губка, водою талой.
хорошее время от магии захмелеть.
ты говорил: "ритуалы? что ритуалы...
признаться, не самые худшие из костылей.
красивее семя оставить в земле, под спудом
и ждать. пусть оно развернется, метнется вверх,
зеленой стрелой в небеса. и любое чудо
по совершенству проигрывает траве".
но как же мы спорили, яростно и задорно.
я верил в разум и силу. ты просто в жизнь.
...ссыпаю пылинки семян в борозду с ладони,
и кажется, воздух весенний над ней дрожит.
авось прорастут и родится чудо из пыли.
ведь ты так хотел, чтобы где-то остался сад...
в народе болтают, как будто тебя убили.
как глупо и пошло.
забрали на небеса.
URL записихорошее время от магии захмелеть.
ты говорил: "ритуалы? что ритуалы...
признаться, не самые худшие из костылей.
красивее семя оставить в земле, под спудом
и ждать. пусть оно развернется, метнется вверх,
зеленой стрелой в небеса. и любое чудо
по совершенству проигрывает траве".
но как же мы спорили, яростно и задорно.
я верил в разум и силу. ты просто в жизнь.
...ссыпаю пылинки семян в борозду с ладони,
и кажется, воздух весенний над ней дрожит.
авось прорастут и родится чудо из пыли.
ведь ты так хотел, чтобы где-то остался сад...
в народе болтают, как будто тебя убили.
как глупо и пошло.
забрали на небеса.
14.05.2012 в 14:05
Пишет Графит:а когда в твоей жизни меня в один день не станет,
ты клочки моей жизни начнешь находить местами,
на тропинках квартирных увидишь мои следы.
ты начнешь обнаруживать мелочь, брелки, перчатки,
натыкаться на перья, на запахи, отпечатки,
на стакан, оттенивший фарфоровые ряды.
или ящик откроешь случайно, а там заметки,
и листки в инкрустациях слов, в ряби знаков мелких
разлетятся по дому, как сонные мотыльки.
и дрожа и звеня еле слышно от напряженья,
зеркала сохранят до весны мое отраженье,
а оконные ручки запомнят тепло руки.
я не буду тебе говорить: уничтожь, не парься,
ты и так, без подсказок, чертовски разумный парень,
ты мой хлам подожжешь и прикажешь мне: уходи!
но рука вдруг сожмет и погладит тихонько сердце,
ты поймешь: не сбежать и не отвертеться,
так и встанешь, почувствовав пальцы мои в груди.
так всегда - вместе с нами до пса всех почти забытых,
распрощавшихся, сгинувших, выпущенных, убитых.
вот и призраков толпы, что может пока вмещать
в себе память – общага, кривая многоэтажка,
там до беса людей, но не бойся, не так уж тяжко.
постарайся хотя бы внимания не обращать.
URL записиты клочки моей жизни начнешь находить местами,
на тропинках квартирных увидишь мои следы.
ты начнешь обнаруживать мелочь, брелки, перчатки,
натыкаться на перья, на запахи, отпечатки,
на стакан, оттенивший фарфоровые ряды.
или ящик откроешь случайно, а там заметки,
и листки в инкрустациях слов, в ряби знаков мелких
разлетятся по дому, как сонные мотыльки.
и дрожа и звеня еле слышно от напряженья,
зеркала сохранят до весны мое отраженье,
а оконные ручки запомнят тепло руки.
я не буду тебе говорить: уничтожь, не парься,
ты и так, без подсказок, чертовски разумный парень,
ты мой хлам подожжешь и прикажешь мне: уходи!
но рука вдруг сожмет и погладит тихонько сердце,
ты поймешь: не сбежать и не отвертеться,
так и встанешь, почувствовав пальцы мои в груди.
так всегда - вместе с нами до пса всех почти забытых,
распрощавшихся, сгинувших, выпущенных, убитых.
вот и призраков толпы, что может пока вмещать
в себе память – общага, кривая многоэтажка,
там до беса людей, но не бойся, не так уж тяжко.
постарайся хотя бы внимания не обращать.
суббота, 12 мая 2012
Довольно! Пора мне забыть этот вздор,
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актер,
Я драму разыгрывал в шутку!
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно,
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства – все было прекрасно.
Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье,
Хоть нет театрального хламу,
Доселе болит еще сердце мое,
Как будто играю я драму.
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая –
О боже, я раненный насмерть играл,
Гладьятора смерть представляя.
Г. Гейне
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актер,
Я драму разыгрывал в шутку!
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно,
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства – все было прекрасно.
Но вот, хоть уж сбросил я это тряпье,
Хоть нет театрального хламу,
Доселе болит еще сердце мое,
Как будто играю я драму.
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая –
О боже, я раненный насмерть играл,
Гладьятора смерть представляя.
Г. Гейне
СВИДАНИЕ И РАЗЛУКА
Звал сердца стук: в седло скорее!
Помыслил и помчался прочь.
Ложился вечер все темнее,
И на горах повисла ночь.
Она туманом дую одела,
Титана, вставшего на час,
Где из кустарника глядела
Тьма тысячами черных глаз.
Луна из-за высокой тучи
Смотрела, горестно блестя;
Чудь двигал крылья ветр летучий,
Мне в уши жалобно свистя;
Мгла мчала призраков унылых;
Но свет мерцал мне впереди.
В моих какое пламя жилах,
В моей какой восторг груди!
Предстала ты. Мир неземного
Струил твой нежный взор, любя,
Всем сердцем был твоим я снова,
Мой каждый вздох был – для тебя!
Овеян лик твой, детски-строгий,
Весенней розовостью был
И нежностью… Ее – о боги! –
Я жаждал, но не заслужил!
Но – ах! – встает заря в сверканьях
И в сердце пред разлукой – страх!
В твоих какой восторг лобзаньях,
В твоих какая скорбь очах!
Иду. Склоняя с упорством мнимым,
Взор, будешь ты за мной следить:
Но что за счастье быть любимым,
Что, боги, за восторг – любить!
И. В. фон Гете
Звал сердца стук: в седло скорее!
Помыслил и помчался прочь.
Ложился вечер все темнее,
И на горах повисла ночь.
Она туманом дую одела,
Титана, вставшего на час,
Где из кустарника глядела
Тьма тысячами черных глаз.
Луна из-за высокой тучи
Смотрела, горестно блестя;
Чудь двигал крылья ветр летучий,
Мне в уши жалобно свистя;
Мгла мчала призраков унылых;
Но свет мерцал мне впереди.
В моих какое пламя жилах,
В моей какой восторг груди!
Предстала ты. Мир неземного
Струил твой нежный взор, любя,
Всем сердцем был твоим я снова,
Мой каждый вздох был – для тебя!
Овеян лик твой, детски-строгий,
Весенней розовостью был
И нежностью… Ее – о боги! –
Я жаждал, но не заслужил!
Но – ах! – встает заря в сверканьях
И в сердце пред разлукой – страх!
В твоих какой восторг лобзаньях,
В твоих какая скорбь очах!
Иду. Склоняя с упорством мнимым,
Взор, будешь ты за мной следить:
Но что за счастье быть любимым,
Что, боги, за восторг – любить!
И. В. фон Гете
СЕДОЕ УТРО
Утро туманное, утро седое...
Тургенев
Утреет. С богом! По домам!
Позвякивают колокольцы.
Ты хладно жмешь к моим губам
Свои серебряные кольцы,
И я - который раз подряд -
Целую кольцы, а не руки...
В плече, откинутом назад,-
Задор свободы и разлуки,
Но еле видная за мглой,
За дождевою, за докучной...
И взгляд, как уголь под золой,
И голос утренний и скучный...
Нет, жизнь и счастье до утра
Я находил не в этом взгляде!
Не этот голос пел вчера
С гитарой вместе на эстраде!..
Как мальчик, шаркнула; поклон
Отвешивает... "До свиданья..."
И звякнул о браслет жетон
(Какое-то воспоминанье)...
Я молча на нее гляжу,
Сжимаю пальцы ей до боли...
Ведь нам уж не встречаться боле.
Что ж на прощанье ей скажу?..
"Прощай, возьми еще колечко.
Оденешь рученьку свою
И смуглое свое сердечко
В серебряную чешую...
Лети, как пролетала, тая,
Ночь огневая, ночь былая...
Ты, время, память притуши,
А путь снежком запороши".
29 ноября 1913
А. Блок
Утро туманное, утро седое...
Тургенев
Утреет. С богом! По домам!
Позвякивают колокольцы.
Ты хладно жмешь к моим губам
Свои серебряные кольцы,
И я - который раз подряд -
Целую кольцы, а не руки...
В плече, откинутом назад,-
Задор свободы и разлуки,
Но еле видная за мглой,
За дождевою, за докучной...
И взгляд, как уголь под золой,
И голос утренний и скучный...
Нет, жизнь и счастье до утра
Я находил не в этом взгляде!
Не этот голос пел вчера
С гитарой вместе на эстраде!..
Как мальчик, шаркнула; поклон
Отвешивает... "До свиданья..."
И звякнул о браслет жетон
(Какое-то воспоминанье)...
Я молча на нее гляжу,
Сжимаю пальцы ей до боли...
Ведь нам уж не встречаться боле.
Что ж на прощанье ей скажу?..
"Прощай, возьми еще колечко.
Оденешь рученьку свою
И смуглое свое сердечко
В серебряную чешую...
Лети, как пролетала, тая,
Ночь огневая, ночь былая...
Ты, время, память притуши,
А путь снежком запороши".
29 ноября 1913
А. Блок
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче - всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче - вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"
И слезы ей - вода, и кровь -
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Вчера еще - в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала - копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал - колесовать:
Другую целовать",- ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?
Всё ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo - что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое...
- За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
14 июня 1920
М. Цветаева
А нынче - всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче - вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"
И слезы ей - вода, и кровь -
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха - Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Вчера еще - в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала - копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою - немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал - колесовать:
Другую целовать",- ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил - в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе - я сделала?
Всё ведаю - не прекословь!
Вновь зрячая - уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo - что дерево трясти! -
В срок яблоко спадает спелое...
- За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
14 июня 1920
М. Цветаева
Любил – и не помнил себя, пробудясь.
Но в памяти имя любимой всплывало,
Два слога, как будто их знал, отродясь,
Как будто бы за ночь моим оно стало;
Вставал, машинально смахнув одеяло,
И отдых кончался при мысли о ней,
Недолог же он! И – опять наважденье.
Любил – и казалось: дойти до дверей
Нельзя, раза три не войдя в искушенье
Расстаться с собой на виду у вещей.
И старый норвежец, учивший вражде
Любовной еще наших бабушек, с полки
На стол попадал и читался в беде
Запойней, чем новые: фьорды да елки
И прорубь, и авторский взгляд из-под челки.
Воистину мир этот слишком богат,
Ему нипочем разоренные гнезда,
Ах, что ему наш осуждающий взгляд!
Горят письмена и срываются звезды,
И заморозки опускаются в сад.
Любил… и стоял к механизму пружин
Земных и небесных так близко, что позже
Уже не случалось: не знанье причин,
А званье причуд; не топтанье в прихожей,
А пропуск в покои, где кресло и ложе.
Любил и, наверное тоже любим
Был, то есть отвержен, отмечен, замучен,
Какой это труд и надрыв – молодым
Быть; старым и все это вынесшем лучше,
Завидовал тварям и птицам лесным.
Любил – и теперь еще… нет, ничего
Подобного больше, теперь – все в порядке,
Вот сны еще только не знают того,
Что мы пробудились и любят загадки:
Завесы и шторки и сборки и складки.
Любил… О, когда это было? Забыл.
Давно. Будто в жизни другой или веке
Другом и теперь ни за что этот пыл
Понять невозможно и мокрые веки:
Ну что тут такого, любил и любил.
А. Кушнер
Но в памяти имя любимой всплывало,
Два слога, как будто их знал, отродясь,
Как будто бы за ночь моим оно стало;
Вставал, машинально смахнув одеяло,
И отдых кончался при мысли о ней,
Недолог же он! И – опять наважденье.
Любил – и казалось: дойти до дверей
Нельзя, раза три не войдя в искушенье
Расстаться с собой на виду у вещей.
И старый норвежец, учивший вражде
Любовной еще наших бабушек, с полки
На стол попадал и читался в беде
Запойней, чем новые: фьорды да елки
И прорубь, и авторский взгляд из-под челки.
Воистину мир этот слишком богат,
Ему нипочем разоренные гнезда,
Ах, что ему наш осуждающий взгляд!
Горят письмена и срываются звезды,
И заморозки опускаются в сад.
Любил… и стоял к механизму пружин
Земных и небесных так близко, что позже
Уже не случалось: не знанье причин,
А званье причуд; не топтанье в прихожей,
А пропуск в покои, где кресло и ложе.
Любил и, наверное тоже любим
Был, то есть отвержен, отмечен, замучен,
Какой это труд и надрыв – молодым
Быть; старым и все это вынесшем лучше,
Завидовал тварям и птицам лесным.
Любил – и теперь еще… нет, ничего
Подобного больше, теперь – все в порядке,
Вот сны еще только не знают того,
Что мы пробудились и любят загадки:
Завесы и шторки и сборки и складки.
Любил… О, когда это было? Забыл.
Давно. Будто в жизни другой или веке
Другом и теперь ни за что этот пыл
Понять невозможно и мокрые веки:
Ну что тут такого, любил и любил.
А. Кушнер